Множество раз было озвучено, что за спиной рабочих, которые бастовали 1 августа на АВТОВАЗе, стоят ужасные, почти демонические, силы: некие «социалисты», региональные организации ЛДПР и «Справедливая Россия», самарские промышленные группы ФПГ «Волгопромгаз» и «СОК», какая-то «крупная московская компания», претенденты на пост мэра Тольятти, какие-то «малочисленные», но радикальные независимые профсоюзы и даже «революционерка» Карин Клеман, коя представляет особенную опасность, поскольку замужем за депутатом справедливороссом Олегом Шеином.

В богатстве воображения борцам за благополучие российских автопромышленных групп не откажешь.

С такой армией врагов даже непонятно, как все автомобильные заводы страны ещё не встали. Позволю себе не ответить на злые и вымышленные обвинения в мой адрес и в адрес рабочих, якобы «бесящихся с жиру» (на Форде зарплата составляет целых 16–28 тысяч!). Вместо истеричных наездов вниманию читателей предлагаются предварительные результаты социологического исследования, проведённого на АВТОВАЗе с 3 по 5 сентября 2007 года.

Материалами для исследования послужили социологические интервью, взятые как у участников забастовки, так и у тех, кто в ней участвовать не стал. Также были проведены длительные интервью с внешними экспертами и лидерами профсоюза «Единство». Всего было взято 20 интервью. Это – качественная часть исследования. Количественная часть (массовое анкетирование) ещё в процессе.

Понятно, что вход на завод социологам был запрещён. Тем не менее, с людьми удавалось общаться у проходных и в разных общественных местах. Правда, и это оказалось не так уж просто. Во время одного такого интервью беседа было жёстко прервана сотрудником Управления службы безопасности (УСБ) завода, который пригрозил позвать милицию, если социолог продолжит интервью на «призаводской территории». Но это, так сказать, издержки профессии… Повторюсь, что нижеизложенные выводы являются лишь предварительным результатом исследования, которое ещё продолжается с помощью других социологов.

О «болевой точке» зарплаты

Как бы не обстояло дело с забастовкой, все опрошенные рабочие выражали большое недовольство уровнем заработной платы. Причем, по мнению всех респондентов, заработная плата стала заметно снижаться с моментом прихода на завод новой команды «москвичей» (так называют рабочие представителей нового руководства от Рособоронэкспорта). Это снижение опрошенные рабочие связывают с тем, что поступил запрет на «переработки» и также с тем, что зарплаты менеджмента поднялись до заоблачного уровня.

- Мужчина средних лет, работник конвейера, участник забастовки объясняет, сколько он зарабатывает:

«У меня четвертый разряд, я 30 лет работаю на конвейере. У меня грязными, с учетом всех вычетов и прочее, получается 13 тыс. Если всё отдам, за коммунальные услуги, за проездной, за питание, у меня остаётся на руках 7 тыс. И это притом, что я ещё перерабатываю. Как я могу кормить семью, ещё детей за такие деньги?». Его возмущает ещё и то, что критерии начисления зарплаты совершенно непрозрачны: «Я не знаю, за что получаю эти деньги, мастер нам не показывает расчеты, от нас всё скрывается. Складывается абсурдная ситуация. Зарплата вроде бы повышается по их меркам, говорят, что что-то добавляют. А мы смотрим, а у нас зарплата снижается. Не знаю, как у нас так получается. Как они считают? Вроде добавляют, а зарплата падает, как так?». В связи с этим выясняется еще один источник недовольства – низкий уровень зарплаты по сравнению и с другими заводами и с прибылью: «Самое низко оплачиваемое это, мне кажется, – АВТОВАЗ. Ниже некуда. Такой автогигант, представь себе, сколько вносит в областной, даже в российский бюджет, а мы получаем копейки! Ну что это? Это не дело!».

- Молодой человек, участник забастовки, считает, что реальная средняя зарплата рабочих на заводе – 8 тыс. рублей: «И те деньги, которые они пишут – средняя заработная плата, это 15 тыс. рублей – фактически мало кто эти деньги получает. Потому что это среднестатистическая цифра, и туда включены и менеджеры и начальники наши, которые получают и 300, и 400 тыс. рублей – есть такое у крупного менеджмента. То есть это средняя зарплата. А фактически наш заработок, если убрать все переработки и брать то, как мы по технологии должны работать, это где-то в пределах 8 тыс. рублей.

Это если работать по нормам, по технологии, как они клонят иной раз. А на 8 тыс. рублей сейчас в России не проживешь. С такими ценами, с такой квартплатой, и если ещё иметь детей. Вот в принципе так вот, из-за этого начали бастовать. Кто не побоялся.» В снижении зарплаты он также обвиняет новое руководство: «Пришли москвичи, которые купили, или как некоторые говорят, отобрали завод. А мы получали, если с переработками, где-то в пределах 15 тыс. рублей. Нам в принципе на жизнь хватало. А так как переработку сейчас перекрыли, у нас осталось максимум 8 тыс. рублей. Т.е. отобрали почти половину. А цены-то подорожали. Из-за этого нам этих денег категорически не хватает.»

- Женщина средних лет, участница забастовки, ещё жалуется на сокращение социальной сферы: «Надоело всё. Надоело считать эти копейки, раньше льготы были на транспорт, были проездные, квартиры какие-то давали, были малосемейки. А сейчас всё платно. Детям учиться надо. Внукам вообще давать ничего. Купить что-то, если праздник, то уже всё – денег нет. Да вообще сложно стало жить очень. По приходу москвичей».

Зарплата кажется тем более низкой, так как по сравнению с 90-ми годами производство приносит прибыль и, по сравнению с рабочими, менеджмент зарабатывает много. Об этом сказал рабочий средних лет, участник забастовки: «Сейчас другое время. Деньги есть. А какая прибыль у завода! (…) А начальники у нас спрашивают – что нам не хватает-то, зарплату получаете? Получаете! Что жалуетесь? – Пусть попробуют жить на нашу зарплату! Пусть себе зарплату поубавят, поделятся с рабочими. Такие деньги не проешь, какие они получают!».

Если низкий уровень зарплаты – первая причина забастовки, недовольство зарплатой испытывают далеко не только участники забастовки.

- Молодой человек, не участник забастовки: «Я слышал о забастовке, да. Но я тогда был в отпуске. Если ещё будет, я приму участие. Такая зарплата, это не дело!».

- Молодой рабочий 6-го разряда, имеющий мастерство и работающий уже 8 лет на заводе во вспомогательном производстве, говорит о забастовщиках, что они «молодцы», и «правильно сделали, поскольку, правда, очень мало зарабатывают». Сам он получает «более-менее стабильно» 10 тыс. рублей. Он также связывает ухудшение ситуации на заводе (и социальной атмосферы в цехе) с приходом «москвичей»: «Они урезали премии», «ужесточили контроль; приходят сюда комиссии и что-то проверяют, даже не знаем, что». «Они нам не говорят ничего. Мы думаем, что они собираются закрыть отдел, продать его или перепрофилировать, поэтому многие уже ушли».

- У двух 50-летних женщин, не участниц забастовки, зарплата ещё ниже: «Была зарплата 15 тыс. рублей, стала 6 тыс., это как назвать? Они просто запретили двойную!».

От 6 до 13 тыс. (с переработкой) – вот, что сказали о своей зарплате опрошенные рабочие. Если к этому добавить еще и политику сокращения социальной сферы и льгот, то непонятно, откуда взялась легенда о «рабочих, бесящихся с жиру». Даже если взять среднюю зарплату на самом благополучном автозаводе России – Форд Мотор Компании во Всеволожске – то она составляет примерно 21 400 руб.

Много? Немало, если сравнить со средней зарплатой в промышленности. Однако, надо учесть, во-первых, что рабочие этого добились способом сплоченной борьбы за свои права. Ведь на Форде действует хорошо организованный и сильный рабочий профсоюз и не раз проходили забастовки. А во-вторых, если сравнить с зарплатой рабочих Форда в других странах, то ниже российской – только в Таиланде (244$), а в других западных или латиноамериканских странах зарплата намного выше (от 1100$ в Бразилии до 7300$ в США).

Так что на АВТОВАЗе вполне реально поднять зарплату, а до прежнего уровня 15 тыс. рублей – это точно. Забастовщики требовали 25 тыс. рублей в месяц, но это просто то, что они считают «достойной зарплатой» и та сумма, которая была названа «реальной» в своей предвыборной кампании кандидатами от «Единой России» и по совместительству директорами завода.

Об этом рассказал молодой рабочий, участник забастовки: «Ну, как бы сказать, в принципе да – 25 тыс. зарплата, это был предвыборный лозунг Единой России. Они нас подвинули. Мы их поддержали, они нас кинули». Интересен еще и ответ того же респондента на вопрос о том, за кого он лично голосовал:

«Я? Не помню, честно сказать, по-моему, да, за Единую Россию. Но я точно не помню, у нас так часто выборы…». В любом случае, складывается впечатление, что для рабочих 25 тыс. – это непринципиальная цифра, главное – повышение зарплаты, которая пока только падает.

Нельзя повысить зарплату? Несколько цифр…

Некие «эксперты» объясняют, что увеличение зарплаты на АвтоВАЗе приведет к краху автогиганта. Но ведь даже по официальным данным заводской бухгалтерии за второй квартал 2007 года доля зарплаты и социальных отчислений в себестоимости продукции составляет всего лишь 12,33% (на Западе это намного больше – до 50-60 процентов). В этих процентах включены и высокие зарплаты менеджеров. По данным аналитического агентства "АВТОСТАТ" средняя цена автомобиля составляет $7,8 тыс. По данным Коммерсанта, выручка АвтоВАЗа в 2006 году составила 152,45 млрд руб., чистая прибыль - 2,5 млрд руб. Выручка за первое полугодие 2007 года - 67,5 млрд руб., чистая прибыль - 5,1 млрд руб. Соответственно, прибыль умножилась вдвое, а зарплата, если не снизилась, то точно не удвоилась.

Если взять бухгалтерские цифры, то на 120 тыс. работников (реально меньше), средняя месячная зарплата за первое полугодие составляет 10694 рублей (12,33% от выручки минус прибыль, разделить на 120 тыс. работников и на 6 месяцев). Если повысить зарплату до 15000 рублей (т.е. увеличение зарплаты на 140%), то ее доля в себестоимости повысится только до 13,7%, а дополнительные расходы на 6 месяцев – 3,1 млрд рублей. Где их взять? Эксперты объясняют, что путь один – повысить цену автомобиля. А почему никто не думает, что можно снизить норму прибыли? Или снизить зарплату менеджеров? А ещё можно улучшить качество автомобилей и продать подороже (иномарки ведь хорошо продаются, хотя стоят больше).

При улучшении качества продукции можно было бы легко и безболезненно удвоить зарплату. Но для этого необходима компетентная и честная управляющая команда, которая вложила бы деньги в модернизацию производства и наладила бы эффективную систему производства и контроля качества. Куда проще набить себе карманы без особенных усилий, возлагая всю ответственность на низкооплачиваемых рабочих!

Сплочённость коллектива и классовое осознание на почве демонстративного богатства и презрения менеджеров.

Низкая заплата и её снижение составляет фоновую ситуацию общего недовольства, а предпосылки для таких активных коллективных действий, как забастовка, лежат в плоскости конфликтных отношений между рабочими и работодателем. Традиционно в России, и особенно на таком огромном предприятии, сложился патерналистский тип отношений, где руководитель – барин, а рабочие – зависимые крепостные, в лучшем случае способные на хитроумный обман «хозяина». Однако в этом отношении явно что-то изменилось в сознании некоторой части рабочих, которые стали крайне негативно отзываться об отношениях руководителей к себе и требовать уже должного уважения.

Об этом ярче всех сказала одна участница забастовки: «Мы должны требовать от начальства исполнения их трудовых обязанностей по отношению к нам. Вообще, отношение к рабочим, это просто унизительно!». Её слова подтвердили другие участники забастовки, они возмущались отсутствием какого-либо ответа руководства на все письменные обращения, которые предшествовали забастовке.

С чем связано такое изменение в восприятии части рабочих? Судя по их высказываниям, стало слишком бросаться в глаза богатство менеджеров («первым делом, новые руководители понакупили себе новые крутые иномарки», «приезжают сюда на своих джипах»). На фоне снижения зарплаты рабочих, уровень зарплаты, который рабочие приписывают менеджерам (несколько сотен тысяч рублей в месяц), вызывает не только недовольство, но гнев и чувство кричащей несправедливости.

Более того, рабочие недавно получили подтверждение своих подозрений. В ходе предвыборной кампании марта этого года, кандидаты на выборах в областную думу были вынуждены декларировать свои доходы. Так официально декларировал их председатель профсоюза АСМ, и по совместительству член Совета директоров завода, Николай Карагин – 780 тыс. рублей доходов в месяц! Эта цифра у многих рабочих на устах.

Но если все опрошенные рабочие выразили недовольство пренебрежительным отношением к себе руководителей, они реагируют на это по-разному. Среди тех, кто не участвовал в забастовке, выделяются два типа реакции: апатичная иждивенческая и злобная беспомощная.

Первый тип иллюстрируют две 50-летних женщины, жалующихся на руководство: «Ничего для нас никто не делает. Нам ничего никто не предлагает». И на вопрос о том, почему они не участвовали в забастовке, они ответили так: «Кто бы нас отпустил с работы?».

Ко второму типу относится, например, молодой человек, он говорил, нервно бормоча: «Надо бы всем вместе, с автоматом на их, там, иномарки и джипы, блин!».

Представители еще одного типа не встречались, однако наши предыдущие исследования не позволяют о них забыть, тем более, что участники забастовки о них упоминали. Это те, кто налаживает хорошие неформальные отношения с начальством. Они, понятное дело, не участвовали в забастовке. Приводим выдержки из коллективного интервью с рядовыми участниками забастовки:

- Интервьюер: Кто не участвовал в забастовке?

- Рабочий 1: Ну, есть такая категория людей, допустим, которые строят квартиры, или… по-русски сказать, они просто забоялись…

- Интервьюер: Они более зависимы?

- Рабочий 1: Они? Да, такие (называет фамилии), которые не стали подводить бригадиров и мастеров.

Такие остались на линии, но они тоже фактически не работали вследствие того, что мы бастовали.

- Рабочий 2: Мастер нам говорит однозначно – кто мне делает хорошо, тому и буду поднимать заработную плату, буду давать премию, кто – нет, тот не будет получать! Правды не будет. Всё конкретно и ясно. Его слова.

- Интервьюер: Он так говорит открыто?

- Несколько голосов: Да, прямо на собрании! Да, открытым текстом! Да, именно так.

- Рабочий 2: Это проверено. Кто проработал 30 лет, тот не получает ни профмастерство, ничего. Кто около него, тот получает всё. Кто ему что возит, кто ему ещё что-то. Короче ты – мне, я – тебе. Вот такое отношение. (Шумное одобрение в толпе).

- Интервьюер: А многие играют по этим правилам?

- Рабочий 2: Да, многие. 5-6 человек. Всего в бригаде у нас 30 человек.

- Интервьюер: А с этими людьми вы пытаетесь работать?

- Рабочий 2: А бесполезно с ними работать, они нас игнорируют.

- Рабочий 3: Они чувствуют поддержку мастера.

- Интервьюер: Т.е. есть два лагеря?

- Рабочий 2: Да, два. Только один лагерь – больше. Другое – меньше.

- Рабочий 3: Даже три. Третий – это, которые ни туда - ни сюда. Плавающий лагерь! (Смех в толпе)
Подводим итоги. Участники забастовки отличаются от остальных рабочих тем, что они не следуют ни традиционной схеме патерналистски-иждивенческих отношений с руководством, ни клиентелистской модели «ты – мне, я – тебе». Они избавились от своих иллюзий насчет «забот» руководства, не одобряют «услужливое» поведение некоторой части рабочих, и при этом не подвержены беспомощно-злобному настроению некоторых других. Презрительному отношению руководства к себе рабочие-забастовщики противопоставляют активное утверждение собственного достоинства. Раз они работают хорошо, они хотят, чтобы их работа, мастерство, опыт (большинство забастовщиков имеют большой стаж) были оценены на должном уровне, и требуют в отношении себе должного человеческого уважения. Им помогают в этом ресурсы, извлекаемые из вновь возникшего чувства принадлежности к сплоченному коллективу.

Самое удивительное в словах забастовщиков была частота, с которой произносилось слово «коллектив», причем с ударением. И этот коллектив воспринимается как источник гордости, силы, взаимной защиты. Благодаря нему рабочие обрели чувство своего полномочия, чувство того, что они, все вместе, что что-то МОГУТ. Это момент тем более значим, что по обычной схеме коллективных действий, особенно в России, выделяется, скорее, роль каких-то лидеров, которые инициируют коллективное действие и за которыми идут все остальные. Здесь, по крайне мере в сознании забастовщиков, мы не обнаружили ничего подобного. По их убеждению, забастовку инициировал коллектив. Вот, например, что отвечает на вопрос интервьюера о том, появились ли новые лидеры на волне протеста, мужчина средних лет, участник забастовки: - Ну (думает), лидеры – нет, но народ всё больше верит, коллектив поднимается. Сплачивается… в кулак. Это уже что-то есть, уже что-то значит.

Это больше, чем лидер. Здесь коллектив уже соединяется.

Другой, молодой рабочий, так оценивает забастовку: «Мы показали себе, что мы МОЖЕМ ударить кулаком по столу, когда надо, когда почва есть. Поэтому и мы решили бастовать. (…) Мы их не боимся, пускай они это знают, пускай пишут в газетах, что у нас есть свой рабочий кулак, которым можем ударить».

«Можем» (с ударением), «коллектив», «рабочий кулак», «сплоченность», «смелость», «не боимся» - вот ключевые слова, которые повторяют один за другим забастовщики. На лицо процесс самоидентификации части рабочих с коллективом активных борцов. Из бесправных «работяг» часть из них превращается в самостоятельных субъектов социального действия, осознающих свою общественную и производственно-трудовую ценность. Маркс называл этот процесс превращением класса «в себе» в класс «для себя». И как бы мы ни относились к общей теории К.Маркса, эта закономерность становления социально-групповой идентификации – реальный факт нашего времени, необходимый элемент любого гражданского общества.

Преодоление страха

Трудно сейчас судить, как обстояли дела до забастовки, боялись или не боялись рабочие коллективных выступлений, но, по словам забастовщиков, участвовали в забастовке как раз те, кто нашел в себе силы преодолеть страх. Мужчина средних лет четко излагает перемены: «Нам терять уже нечего! Бояться нечего! Раньше мы боялись, да. Сейчас – нет!».

Женщина обиженно отвечает на вопрос интервьюера о том, почему она не вступает в профсоюз «Единство»: «Вы боитесь?», - спрашивает интервьюер. «Нет, не боюсь! Почему я должна бояться?

Просто хочу сначала подумать».

На вопрос о дальнейших планах отвечает молодой рабочий: «Хотел бы возобновить забастовку, и даже долгосрочную. Если на месяц надо будет – месяц будем бастовать. Я не боюсь забастовки. Я не боюсь! (твердо и с нажимом)».

Забастовщики разделяют людей на тех, кто боится и тех, кто не боится и участвовал в забастовке: «Люди, те, которые не боялись, они пошли на забастовочные меры». С их точки зрения, самые испуганные (и достойные только осуждения) – это среднее звено.

- Интервьюер: «А на уровне среднего звена вас поддерживают, например, бригадиры…?»
- Сразу несколько голосов прерывают вопрос: «Нет!»

- Разные голоса: - «начиная от бригадиров…» - «даже начальник участка…» - «какой начальник? Даже бригадир и мастер…» - «Они все боятся!».

Показательно в этом отношении, как забастовщики реагируют на репрессии, следующие за забастовкой (урезание зарплаты, увольнения двух человека, выговоры 200 рабочим). Вопреки цели запугивания, которую, наверное, преследует руководство, основная часть забастовщиков реагирует на репрессии усилением сплочённости и решимости.

Вот выдержки интервью с мужчиной средних лет.

- Интервьюер: «А какие дальнейшие планы?»

- Мужчина: «Бороться дальше, а что! Нам терять уже нечего! Бояться нечего! Раньше мы боялись, да.

Запугали, мы испугались. Сейчас нам бояться нечего».

- Интервьюер: «Даже угроза увольнения?»

- Мужчина: «Нет! (махнет рукой) Это не страшно! Уже не страшно. Будем ещё бороться, будем ещё бастовать. Не послушают нас, не пойдут с нами на переговоры, ещё раз остановим конвейер. Вот и всё.

Дальше нам идти некуда».

Из интервью с женщиной средних лет:

- Интервьюер: «Как сейчас атмосфера в цехе? Люди испуганы?»

- Женщина: «Некоторые, да, испуганы. Даже после того, как они приняли участие в забастовке, отказываются от неё, что, типа того, они не принимали в ней участие. Говорят, что их операции, допустим, шли за той бригадой, и они не могли их осуществлять. Хотя мы-то знаем…»

- Интервьюер: «Понятно. Но тем не менее, как Вы оцениваете, большинство готово продолжать, или как?»

- Женщина: «Мне кажется, да».

- Интервьюер: «А вы это обсуждаете между собой?»

- Женщина: «Да, конечно, обсуждаем. И я могу точно сказать, что из нашей бригады никто не испугался, и все, наоборот, возмущены».

И полностью приводим образцовый анализ молодого рабочего: «Ну, агитацию в других цехах нам не дают вести. По крайне мере, на заводе. Это с чем ассоциируется? Это ассоциируется с… Если будешь сильно открывать рот или бумажки разносить, тебя просто... Сутки или часа четыре будешь сидеть у нас в ВАЗовском отделении. А то и могут на трое суток закрыть и будешь там объясняться. Ну, типа припугивают. Но мы их не боимся, пускай они это знают, пускай пишут в газетах, что у нас есть свой рабочий кулак, которым мы можем ударить».

В качестве заключения по этой теме приведу живой пример из поля. Пока социолог стоял в 100 метрах от проходной завода и беседовал с рабочими, которые уже начали скапливаться вокруг него, сзади подошёл охранник из Управления службы безопасности (УСБ) завода, и жёстко прервал разговор, требуя разрешение от руководства для того, чтобы беседовать с рабочими на «призаводской» территории, и угрожая позвать милицию. На его угрозы присутствующие рабочие реагировали с большим возмущением:

- Рабочий: А вы кто? Какое вы имеете право так поступать?

- Охранник: Я не с вами разговариваю. Я выполняю свою работу.

- Рабочий: Мы имеем право здесь находиться и разговаривать с кем угодно. Там, да, там забор, а здесь общая территория!

- Охранник: Здесь тоже территория завода. Вы стоите на призаводской территории.

- Рабочий: ЧТО?!! Сколько метров? Может быть, выстроим конвой? А автобусная остановка – тоже территория завода?

- Охранник: Вы устраиваете несанкционированный митинг. Будете дальше продолжать, я вызову милицию, вам это надо?

- Рабочий: Ну, вызывайте! Пусть палками гоняют! Что, мы не можем здесь стоять? А вот хочу стоять! Они с заводом сделали зону!

- Другой рабочий: Ну, ладно, пошли! Видите (– социологу), очной пример, как к нам относятся на заводе (все смеются)!

Кто бастовал: социально-демографический портрет

О социально-профессиональном составе забастовщиков скажут больше результаты анкетирования, однако качественное исследование позволяют уже дать штрихи к портрету.

Во-первых, все опрошенные из тех цехов, где проходила забастовка (Мотор-3 – механически-сборочное производство, цех 46-1 – сборочно-кузовное производство и цех 45-2 – главный конвейер), едины в оценке количества бастующих: в забастовке участвовали несколько тысяч рабочих, а не 150 человек, как пишут некоторые издания. Оценить количество бастующих было сложно извне, объяснили нам рабочие, поскольку все находились в разных местах – кто на митинге у входа в цех, кто в столовой, кто сидел в цехе, кто «бегал туда-сюда». Оценка Сергея Ершова, зампредседателя профсоюза «Единство», который всё время забастовки ходил по трем цехам, выглядит наиболее убедительной – около 2000 забастовщиков. Это капля в океане на заводе, где трудятся официально 120 тыс. человек (а неофициально – 100 тыс.). Однако даже два процента не такая маленькая цифра, если учесть сложность и опасность задачи.

Ведь забастовка не была организована каким-либо профсоюзом и родилась в недрах самого коллектива рабочих, т.е. не было организационной опоры. Кроме того, по их же словам, рабочие были предупреждены о возможных последствиях такой забастовки, которая никак не могла быть признана законной (законодательно необходимо решение половины коллектива). Тем не менее, они на это пошли, «потому что терпеть дальше нельзя было».

Кто такие, эти смелые?

По возрасту, судя по тому, с кем удалось общаться, и также по словам участников, большинство забастовщиков – люди с большим стажем (от 20 до 30 лет), которые благодаря этому имеют возможность сравнивать положение дел на заводе сейчас и раньше и диагностируют ухудшение.

Молодые люди тоже приняли участие в забастовке, и иногда даже играли в ней ведущие роли, но костяк составили опытные работники.

Среди них многие имеют высокий разряд и считают себя хорошими специалистами, мастерами своего дела. Поэтому и хуже остальных воспринимают низкую материальную оценку своей работы, а также и пренебрежительное отношение начальства к себе.

Кроме того, как рассказала одна опытная работница: «Молодые больше месяца не работают, потому что зарплата маленькая, они смотрят расчетку, и сразу уходят. Говорят, нам не нужен завод. Я в городе найду лучшую работу. Ну, правильно, он молодой, у него есть перспектива, он может устроиться. А я, например, 22 года здесь работаю, 6 лет осталось до пенсии, куда мне идти?». То есть молодые предпочитают просто уходить с завода, а более старшие работники уже с трудом разделяют свою судьбу от судьбы завода, где они всю жизнь работали.

По половому признаку состав забастовщиков был скорее сбалансирован: и мужчины и женщины приняли участие в примерно равных пропорциях. Эту оценку разделяют между собой и мужчины и женщины. Однако, мужчины считают, что женщины проявили себя более активно.
- Мужчина: Женщины активнее, смелее!

- Интервьюер: Смелее? Почему, как Вы считаете?

- Мужчина: Ну как объяснить? Они сплоченнее, более выдержаны. А мужчины боятся всего, испуганы. Почему? Не знаю, они матери, наверное, заступницы.

Наконец, ещё один важный фактор раскрылся в ходе интервью – это роль семьи. Во-первых, как уже сказано, многие ссылаются на ответственность, которую несут за семью, чтобы объяснить, почему они пошли на забастовочные меры («потому что надо кормить, одевать, учить детей»). Кроме того, участники забастовки указывают на поддержку, оказанную семьей в ходе забастовочных событий. Ни один респондент не сказал, что за его участие в забастовке его осудила семья. Более того, мужья и дети, как правила, выразили одобрение активных действий своих супруг или родителей, независимо от того, работают ли они на АвтоВАЗе.

Этот фактор нам кажется существенным, поскольку нередко активизирующиеся люди сталкиваются с неодобрением со стороны членов семьи, которые не понимают неожиданное для них проявление активности. Однако, судя по всему, на АвтоВАЗе ситуация иная. Это можно объяснить тем, что огромное количество людей работают на заводе семьями и даже династиями. Поэтому члены семьи в курсе положения дел на заводе и испытывают все те же проблемы на своей шкуре, что повышает их способность к сочувствию. Однако до соучастия дело не дошло. По словам забастовщиков, члены семьи им оказали моральную поддержку, но сами не принимали участие в забастовке, ссылаясь на то, что это не касается их цехов. Здесь лежит другая проблема, по которой еще предстоит рассуждать – проблема налаживания эффективных горизонтальных связей между цехами.

«Надо бы, чтобы весь завод…»: трудности перехода от благопожеланий к действиям…

Если забастовка и события, ей предшествующие, видимо, сплотили большую часть коллектива в трёх цехах, откуда возникла инициатива и где проходила забастовка, другие цеха остались, в целом, на стороне.

Самое очевидное объяснение связано с тем, что бастовали в первую очередь те цеха, без которых производственный процесс идти не может – главным образом это главный конвейер. О стратегическом положении главного конвейера и непосредственно обслуживающих его цехов понимают и говорят и сами участники забастовки и те, кто не принимал участия.

Например, так выражают своё мнение о забастовке две женщины вспомогательного цеха: «Нет, забастовка нам ничего не даст. У нас цех такой, даже если мы будем бастовать, то завод спокойно продержится без нас 1-2 месяца без проблем».

А сами забастовщики гордятся тем, что «всё же почти остановили конвейер, он три часа крутился впустую».

Однако, если остановка главного конвейера воспринимается, как главный инструмент давления на руководство, есть и понимание того, что желательно подключить большее количество народа к активным действиям.

Это желание разделяют, как и участники забастовки, так и те, кто не бастовал. Однако, если первые ищут способ этого добиться, то вторые просто высказываются абстрактными лозунгами, а порой и осуждают забастовщиков за то, что «бастовали кучкой».

Приводим несколько выдержек из интервью с рабочими, которые не принимали участия в забастовке.

С двумя женщинами:

- Интервьюер: Что вы думаете о тех, кто бастовал?

- Женщина 1: Молодцы, ребята! Мы тут обсуждали всё это, забастовку и всё. Они вообще молодцы, сколько можно терпеть! Зарплата у них, действительно, маленькая.

- Интервьюер: А вы не думали присоединиться?

- Женщина 1: Мы же не работаем на конвейере. Не знаю, вроде бы, обсуждали это… но, не знаю, никто не подумал об этом. Никто не поднял вопрос, не завёл… Если бы была общая забастовка, мы, наверное, тоже приняли бы участие. (…) Надо, чтобы главный конвейер полностью остановился, тогда и будет толк.

- Женщина 2: А вообще мы даже не были в курсе. Раньше были листовки, а последнее время их не стало, до нас, по крайне мере, ничего не доходит. Запретили, небось!

С молодым человеком:

- Интервьюер: Вы приняли участие в забастовке?

- Рабочий: Нет, не участвовал.

- Интервьюер: Почему?

- Рабочий: А толку-то? Если бы все, весь завод сразу поднялся, тогда – да, а так… небольшая кучка. Что это дает? Надо было бастовать не там у себя, а у заводоуправления! Надо все вместе…

«Надо было бы…» - вот что повторяют оставшиеся в стороне от забастовки: «Надо всем вместе, всем заводом бастовать», «Надо, чтобы всей толпой бастовали, а так толку нет», «Не хватает сплоченности». Однако помочь тем, кто бастовал, и содействовать расширению рядов забастовщиков им не приходит в голову.

Что касается забастовщиков, они также осознают, что необходимо привлечь большее количество людей. И они реально этим пытаются заниматься. По крайне мере, рабочие, которые стоят на истоке процесса забастовки, рассказывают, что сначала каждая группа отдельно писала письма руководству, и только через неформальные межличностные связи между работниками из трех цехов стало понятно, что возмущение общее, и что стоит скоординировать действия. И тогда уже были подготовлены коллективные письма с примерно одинаковыми требованиями. Затем некоторые особенно активные рабочие пытались найти потенциальных активистов еще в других цехах, но их попытки не увенчались успехом. Тем более, что время объявленной забастовки уже подошло…

Эти попытки не носили ни систематический, ни организационный характер, и во многом из-за этого закончились не очень успешно. Тем не менее, забастовщики бесспорно поднимают проблему сплочённости и распространения информации, но плохо себе представляют, как её преодолеть.
- Женщина: Нужно больше сплочённости. Я имею в виду, что необходимо подключить другие цеха.(…) Но есть проблема. Контролируют мастера. Это негласно так – что ты не имеешь право покинуть свой цех. Даже если, допустим, обеденный перерыв или приходишь к знакомому, мужу или жене, все равно, считается, что это плохо.

- Мужчина: Ну, агитацию нам не дают вести. По крайне мере на заводе. Это с чем ассоциируется? Это ассоциируется с… Если будешь сильно открывать рот или бумажки разносить, тебя просто... сутки или часа на четыре... будешь сидеть у нас в ВАЗовском отделении. А то и могут на трое суток закрыть, и будешь там объясняться. Ну, типа припугивают.

Проблема горизонтальной коммуникации между цехами

Как показывает опрос не участников забастовки, многие узнали о ней только постфактум, до них информация о подготовительных мерах не дошла. Плюс к этому многие явно себе очень плохо представляют, что такое забастовка, и путают её то с митингом, то с войной или организованными сверху традиционными митингами. Все это свидетельствует о крайне низком уровне информирования основной массы рабочих.

Этому способствует целый ряд факторов.

Во-первых, весомость укорённых представлений обывательского типа у самих рабочих, которые могут принять различную тональность – от иждивенческого и патерналистского настроения до эгоистической установки.

Во-вторых, это огромный размер завода, объехать который можно только на транспорте, и где трудятся, как минимум, около 100 тыс. человек.

В-третьих, это общее информационное поле в городе, где главные СМИ находятся под контролем. В день забастовки, 1 августа, администрация завода заглушила «Эхо Москвы», на волне которого подключено заводское радио и которое весь день вещало о событиях на ВАЗе. Местные СМИ освещали забастовку в гораздо более критических тонах, чем федеральные СМИ, в основном повторяя версию заводской администрации о том, что ничего не случилось.

Наконец, как уже видно из приведённых выше цитат, руководство завода стало предпринимать жёсткие меры (по оценкам забастовщиков ситуация явно ухудшилась в этом отношении перед забастовкой) по пресечению общения между людьми разных цехов, тем более пропаганды. Напомним, что один рабочий активист, Антон Вичкунин, был задержан с листовками на трое суток за несколько дней до забастовки. Был конфискован в Москве прямо на вокзале целый тираж газет «Рабочей Демократии», посвященных АвтоВАЗу и предназначенных для агитации по заводу. Рабочие, распространяющие листовки, сталкиваются с вмешательством уже знакомого нам Управления службы безопасности (УСБ). У освобождённых активистов профсоюза «Единство» отобрали пропуск, позволяющий им свободно передвигаться по всем цехам. Установлен не один факт задержания рабочих за распространение газет или листовок, либо за нахождение в «чужом» цехе.

Трудности здесь очевидны, вопрос в том, как их преодолеть. Необходимо налаживать полуподпольную систему оповещения и агитации, об этом говорили многие. Для этого назывались разные способы, которые во многом уже сейчас используются, но не систематически. Это и семейные и соседские связи, поскольку многие работают семьями и живут в одних домах или поблизости друг от друга. Это телефонная связь, в том числе SMS и мобильный телефон, которая была активно задействована во время забастовки для поддержания связи между тремя цехами, а также между забастовщиками и «внешним миром», состоявшимся в основном из журналистов и активистов из других городов, которые в это же время, например, в Москве, организовали пикеты солидарности у представительства АвтоВАЗа. Это, кстати, играло немалую роль в деле поддержания настроения забастовщиков, которые знали, что о них говорят по всей стране, и что их поддерживают.

Однако, эти меры все же недостаточны для охвата всего завода. Главный недостаток – несистематизированный характер всех добровольных и волевых попыток рабочих активистов. Вот тут особенно остро ощущается нехватка организационной силы, кой мог бы выступить профсоюз.
Этот непростой шаг вступления в профсоюз: «я ушёл из АСМ, но пока не вступаю в «Единство»»
На автомобильном гиганте существует два профсоюза. Самый крупный входит во Всероссийскую профсоюзную организацию работников автомобильного и сельскохозяйственного машиностроения при ФНПР (АСМ). Он известен своей лояльностью администрации завода – его председатель Николай Карагин входит в совет директоров завода.

Другой профсоюз – «Единство» – официально объединяет тысячу человек, но реально больше (из-за дискриминационных мер в отношении членов Единство все больше рабочих предпочитают не афишировать свое членство и платить взносы напрямую, а не через бухгалтерию). Профсоюз «Единство» был создан в 1990 году, на волне возникновения новых свободных профсоюзов, и имеет большой опыт коллективной борьбы, вплоть до забастовки, которую он достаточно успешно организовал в 1994 году. Тогда администрация также предпринимала репрессивные меры (в том числе производила увольнения), против забастовщиков, но ликвидации трёхмесячной задолженности по заработной плате всё же удалось добиться.

В пике своей деятельности – в середине 90-ых он объединял до 3500 членов, но затем начались преследования. Профсоюз Единство АвтоВАЗ – известный и образцовый в среде свободных профсоюзов. Он всю свою историю действовал при жёстком сопротивлении, как со стороны руководства, так и со стороны традиционного профсоюза. Но доказал на деле свою жизнеспособность и неуклонную линую защиты прав наемных работников. Его первый председатель, Анатолий Иванов, в жёсткой борьбе стал объектом покушения, и на волне широкой общественной поддержки стал депутатом одномандатного округа (Тольятти) в 1999 году.

После его ухода в «большую политику» его заменил Пётр Золотарев, нынешний председатель профсоюза.

Вопреки слухам о том, что именно «Единство» организовало забастовку, рабочие, стоящие на истоках забастовки (среди которых и рядовые члены профсоюза «Единство» и члены АСМ), а также профком категорически опровергает эту версию. Более того, члены профкома жалуются на то, что слишком поздно получили информацию о готовящейся забастовке, что затруднило оказание организационной помощи. Однако, как только поступила информация, профком подключился и оказал методическую помощь – что очень важно при той сложности процедуры забастовки и ведения трудовых конфликтов.

Тем временем традиционный профсоюз АСМ никак не поддержал забастовку.

Более того, его председатель Николай Карагин сразу сообщил СМИ о том, что бастующие могут быть уволены, и что он считает забастовку спланированной и хорошо профинансированной акцией со стороны неких сил, которым «хочется дестабилизировать обстановку на заводе». Московское руководство ФНПР публично жёстко осудило забастовку.

Это при том, что большинство бастующих – члены этого самого традиционного профсоюза АСМ. Более того, уже после забастовки, когда начались репрессии, профсоюз АСМ дал согласие на увольнение своего члена, участника забастовки.

Профсоюз «Единство», наоборот, сопротивляется увольнению своих членов. Более того, он собирается помочь всем забастовщикам, пострадавшим от пост-забастовочных преследований, независимо от их профсоюзной принадлежности. Им готовятся иски о незаконности взыскивания за участие в забастовке. Сергей Ершов, зампредседателя, убежден, что эта защитная работа – принципиальна, чтобы «рабочие не разочаровались в своих силах».

С другой стороны, лидеры «Единство» жалеют о том, что забастовка прошла недостаточно организовано, что позволило работодателю не признавать факт забастовки, не отвечать на требования рабочих и принимать репрессивные меры. Однако и у самого профсоюза «Единство» мало сил, для того, что вести всю необходимую координационную и организационную работу. Единственный путь решения проблемы – расширение рядов за счёт тех активизировавшихся рабочих, которые бастовали.

Казалось бы, простая вещь для тех, кто не побоялся бастовать – вступить в профсоюз. Однако, оказывается, для рабочих – легче участвовать в забастовке, чем сознательно вступить в профсоюз (напоминаем, что в традиционный профсоюз не «вступают», а автоматически зачисляются при приёме на работу).

Поразительно, что общее мнение о профсоюзе АСМ у всех опрошенных, как и забастовщиков, так и не участников – крайне негативно: «он ничего не делает». Однако из этого не обязательно следуют практические выводы. Это особенно ярко иллюстрируют беседы с теми, кто не принимал участия в забастовке.

Из беседы с рабочим средних лет из вспомогательного цеха:

- Рабочий: Я состою в АСМ. Они ничего не делают. Да, они раздают всякие там льготы, но я знаю, что льготы не они дают, а администрация.

- Интервьюер: Почему Вы тогда не уходите?

- Рабочий: Да, мог бы уходить…

- Интервьюер: Боитесь, страшно вступить в «Единство»?

- Рабочий: Нет, «Единство» – нормальный профсоюз. У меня нет напряга в отношении «Единства», хорошие ребята. Сюда приходят, беседуем. У нас многие в нём состоят. Они борются за права рабочих. Но проблема в том, что у них очень мало денег.

Из беседы с двумя женщинами не базовых цехов:

- Интервьюер: Вы состоите в профсоюзе?

- Женщины: Да.

- Интервьюер: В АСМ?

- Женщины: Да.

- Интервьюер: А что вы думаете о нём?

- Женщины: Он ничего не делает.

- Интервьюер: А вы слышали о другом профсоюзе – «Единство»?

- Женщины: Знаем. Да, мне кажется, они все одинаковы, всё делают для себя, чтобы больше для себя хапать.

Из беседы с молодым рабочим:

- Интервьюер: Вы состоите в профсоюзе?

- Рабочий: Да, состою в профсоюзе… этот… который у Карагина. Толку нет.

- Интервьюер: Почему Вы тогда состоите?

- Рабочий: … толку нет.

- Интервьюер: А Вы знаете, что существует еще другой профсоюз?

- Рабочий: Знаю, что есть такой… «Единство», кажется, но мало знаю о нем.

Из беседы с пожилым рабочим главного конвейера (но не участником забастовки):

- Интервьюер: Вы состоите в профсоюзе?

- Рабочий: В профсоюзе? Нет, я давно с этим завязал! Зачем мне их кормить? Кормить господина Карагина, у которого доходы - 780000 рублей в месяц!!!

- Интервьюер: А «Единство»?

- Рабочий: Был я в «Единстве», потом ушёл. В начале что-то делали для рабочих, а сейчас уже непонятно. Одни демагогические лозунги! У нас вообще нет профсоюзов, они есть только на Западе.

- Интервьюер: Но ведь профсоюз – это же объединение самых рабочих…

- Рабочий: Нет, у нас профсоюз – это верхушка, живущая за счёт рабочих, за счёт наших взносов.
Из этих фрагментов интервью выходит, что рабочие знают о существовании другого профсоюза, даже знают, как он называется. Однако имеют весьма смутно представление о том, чем он занимается и чем отличается от традиционного профсоюза. Обвинения в его адрес (занимается демагогией или собственным обогащением за счёт рабочих) повторяют официальную пропаганду. Но самое главное, рабочие себя абсолютно не отождествляют с профсоюзом. С их точки зрения, профсоюз – это что угодно, только не мы. Этим АвтоВАЗ сильно отличается от «Форд-Всеволжск», где упорным трудом новым профсоюзным активистам удалось добиться того, что рабочие себя не отделяются от профсоюза. Это объясняется, конечно, другим масштабом завода и сложившимся старым коллективом, от которого новый завод «Форд» был избавлен. Но, как вскользь и неохотно признают профсоюзные лидеры, причина лежит ещё и в неготовности или слабой способности профсоюзных кадров проводить необходимую разъяснительную работу, да и кадров для такой работы в целом не хватает. Получается замкнутый круг. Который как раз могли бы порвать забастовщики, если бы они массово вступили в «Единство». Однако не всё так просто.

Если все участники забастовки либо ушли из АСМ – в первую очереди из-за того, что оценено как «предательство» в отношении участников забастовки, – либо заявляют о своей готовности это сделать, далеко не все готовы вступить в «Единство». Приведём выдержки из интервью с ними.

Из интервью с мужчиной средних лет:

- Рабочий: И начали нас наказывать. Уволили двух-трёх человека, нас всех наказали… сколько нас, 500 человек. Сейчас приходят заявления. Вот профсоюз «Единство» нам помогает. Но их мало.

- Интервьюер: А Вы член какого профсоюза?

- Рабочий: Я сейчас никакого. Я был в АСМ, но вышел. Собираюсь вступить в «Единство».

- Интервьюер: А много таких, которые решили, что АСМ ничего не делает?

- Рабочий: Да, много, особенно после забастовки. Вот у нас вся бригада вышла. 8 человек сразу. В соседней бригаде тоже сразу 7 человек. Много уходит.

Из интервью с женщиной средних лет:

- Интервьюер: Вы член АСМ?

- Работница: Вышла уже.

- Интервьюер: Уже после забастовки?

- Работница: Да, да, после того, как они дали согласие на все увольнения.

- Интервьюер: А сейчас вы собираетесь в «Единство»?

- Работница: Не знаю, пока никуда не буду вступать.

- Интервьюер: Почему?

- Работница: «Неформалка», так скажем.

- Интервьюер: Боитесь?

- Работница: Нет, не боюсь (обижено)! Просто хочу сначала думать.

Из интервью с молодым человеком:

- Интервьюер: А по профсоюзной линии, Вы где?

- Рабочий: В АСМ. Но есть желание уйти, если Вы хотите узнать. Но я бы хотел всем заводом уйти. Всем записаться, весь завод. Тогда они бы уже испугались. (…) Было такое, что профсоюз АСМ говорил руководству, что люди к ним приходят и жалуются, что денег не хватает. Но, откровенно говоря, по-русски говоря ниф… не делает, он не шевелится. И я так думаю, что люди все дотерпят до того, что все выйдут толпой из АСМ.

Выше приведенные высказывания показывают, насколько вступление в организацию, признанную борющуюся за интересы рабочих – нелёгкий шаг для рабочих. Это, наверное, требует большого переосмысления роли профсоюза и вообще своей роли на заводе и в обществе. Это не просто эмоциональный порыв, который может привести к кратковременной забастовке или акции протеста, а акт гражданского позиционирования. Предугадать результаты размышлений забастовщиков по этому поводу нельзя. Только время покажет, да и от действий самого профсоюза много зависит. Одно позволяет оптимистически оценить перспективы – энтузиазм и чувство своей силы и достоинства, которые сопроводили забастовку и последовали за ней.

«Эффект забастовки»

1 августа 2007 в 10.45 по московскому времени главный конвейер был фактически остановлен. По сообщению экспертов-очевидцев, несколько сотен человек собралось у прохода к конвейеру. Они пели и танцевали. Настроение было эйфорическое. «Ощущение было такое, - рассказывает эксперт, – что люди, наконец-то, обрели свободу. Решились на такой решительный шаг во имя защиты своего достоинства».

А вот что рассказывают сами рабочие о забастовке:

«Собрались в столовой. Было собрание, или митинг, там, чего. Сначала писали мы декларацию этому…, что нам нужна зарплата достойная, дайте ответ нам. Никто ничего. Все молчали. Мы сказали, если ответа не дадите, значит, будет делать забастовку предупредительную. Никто ничего. Вот решили сделать. На 4 часа. Могли бы больше. Но нам обещали. Сказали, не надо больше, а настрой был на больше. Но обещали, вроде договорились, что будут договариваться. Но никто никого не принял. И начали нас наказывать».

«Это была же предупредительная забастовка, это нельзя назвать забастовкой. И мы показали себе, что мы МОЖЕМ ударить кулаком по столу, когда надо, когда почва есть. Поэтому и мы решили бастовать».

«Сначала мы написали нашему президенту о повышении зарплаты, так как у нас денег не хватает на проживание. Мы подписались, очень большим количеством. Я сейчас не скажу, сколько нас было, но было много, много цехов. Нас было очень много».

Очевидно здесь ощущение силы, сплоченности, мощи, единодушия. Одним словом, как будто забастовщики родились заново.

А какие дальнейшие планы? – спрашивал у них интервьюер. На что все опрошенные ответили однозначно – еще раз бастовать!

«Бороться дальше, а что! Нам терять уже нечего! Бояться нечего! Раньше мы боялись, да. Запугали, мы испугались. Сейчас нам бояться нечего».

«Будем ещё бороться, будем ещё бастовать. Не послушают нас, не пойдут с нами на переговоры, ещё раз остановим конвейер. Вот и всё. Дальше нам идти некуда».

«Мне кажется, да, большинство готово продолжать борьбу. Мы это обсуждаем. И я могу точно сказать, что из нашей бригады никто не испугался, и все, наоборот, возмущены».

«Я хотел бы возобновить забастовку, и даже долгосрочную. Если на месяц надо будет, то месяц будем бастовать. Я не боюсь забастовки. Я не боюсь».

«Конечно, придется повторить».

«Будем стоять до конца теперь, а что нам делать теперь? Премии лишили, 13-ый и 14-ый месяц тоже под вопросом (это наказание за участие в забастовке – КК). Вернее, это уже точно. Так что нам терять нечего уже».

«Конечно, надо доводить дело до конца, иначе какой смысл?»

«Шаг влево, шаг вправо – расстрел! (смеется)»

«Надо поднять весь завод!»

Вот такой настрой, полный энтузиазма и воодушевления. После того как они вошли во вкус своего полномочия и обрели чувство собственного достоинства, забастовщики не намерены останавливаться.

Конечно, это может быть временный эмоциональный подъём, но если его поддержать постоянным общением и организацией коллективных действий, то хотя бы часть из них останется активными гражданами.

Этот вывод основывается на результатах других исследованиях, проводимых в других сферах общественной жизни, в частности жилищной. Они показывают, что именно опыт борьбы, самоорганизации и участия в коллективных обсуждениях общих дел сплачивают людей, приносят им осознание наличия коллективных полномочий и прав, и превращают, по крайне мере, некоторых из них в самостоятельных активистов. Используя термины социолога Ирвинга Гофмана*, в ходе коллективных действий происходит слом прежнего «фрейма» (совокупность привычных практик, латентных смыслов действий и взаимодействий в определенной ситуации), и у человека образуются другие взгляды, установки и практики. В нашем случае, из работяги или даже «быдла», он превращается в рабочего активиста.

Самое трудное будет – распространить этот опыт и настрой на другие цеха. В момент проведения исследования у самых забастовщиков было ощущение, что их поддерживают из других цехов, что играло немалую роль в укреплении духа. Интервью с теми, кто не принимал участия, показали, что их мнение относительно забастовщиков не так однозначно. Половина из наших собеседников, тем не менее, выразила поддержку. Более точные данные на этот счет даст анкетирование. Но уже сейчас можно говорить об одобрении акции со стороны части небастующих, которые как бы участвовали в забастовке душой и по делегированию. Приводим выдержки из интервью, показательные в этом отношении:

- Я слышал о забастовке, да. Но я тогда был в отпуске. Если ещё будет, я приму участие. Такая зарплата – это не дело.

- Молодцы, ребята! Мы тут обсуждали всё это, забастовку и всё. Они вообще молодцы, сколько можно терпеть!

- (Интервьюер: А вы не думали присоединиться?) Мы же не работаем на конвейере. Не знаю, вроде бы, обсуждали это… но, не знаю, никто не подумал об этом. Никто не поднял вопрос, не завёл… Если бы была общая забастовка, мы, наверное, тоже приняли бы участие.

- Конечно, поддерживаем тех, кто бастовал, как не поддержать! Мы же тоже работаем и не миллионы зарабатываем.

- Конечно, бастовать надо!

- Нет, я сам не участвовал, я был на больничном. Я как раз работаю на конвейере, где всё это происходило. Я в курсе. Наверное, если бы не был на больничном, я бы участвовал.
Выводы: сдвиги есть, но на долго ли это?

Предварительные результаты полевого исследования показывают, что изменения произошли – в сознании участников забастовки, в их восприятии себя и окружающей действительности. Привычные схемы действий, если не сломаны, то уж точно немало пошатнулись. Однако предугадать, насколько изменения прочны и долгосрочны довольно сложно.

Дальнейшая активизация этих рабочих зависит от большого количества условий и от развития ситуации на заводе. Препятствий много – исходящих, как от администрации завода, так от традиционного профсоюза и некоторой части трудового коллектива. Ключевую роль здесь играет активность профсоюза «Единство» и рост его членства, а также уровень и эффективность дальнейших коллективных действий.

Карин Клеман, социолог ИС РАН, директор Института «Коллективное Действие»