|
 |
| Павел Кудюкин |
|
В России отсутствуют механизмы и институты самоорганизации, которая является мощным механизмом отстаивания социальных завоеваний. Длительное время – по сути, весь советский период, любая самоорганизация в обществе жестоко подавлялась. И способность к самоорганизации, к солидарному социальному действию мы восстанавливаем катастрофически медленно и с большим трудом.
Все это полностью относится и к самоорганизации вузовского сообщества, на что влияет и специфика традиций университетской корпоративной солидарности.
Вспомним, что высшая школа в России исторически формировалась совсем не так, как на Западе. Там университеты были «корпорациями», которые в средние века почти не зависели от государства. В России же университеты возникли намного позже и изначально формировались как государственная институция, которая должна была обслуживать интересы государства. И первые наши университеты, вплоть до середины XIX в., готовили, по сути, чиновников (врач, профессор – в тот период тоже чиновники).
Однако их профессорско-преподавательский состав посматривал, тем не менее, на своих западных коллег и заимствовал у них идеи университетской автономии. К концу существования императорской России им удалось добиться довольно высокой степени независимости, на которую власть, конечно же, постоянно посягала, а профессора и студенты оказывали ей активное сопротивление.
В советские годы ситуация перевернулась, и высшая школа опять стала государственной институцией, призванной обслуживать потребности, прежде всего, индустриализации. При этом общеевропейские «гумбольдтовские» традиции университетов – воспитание всесторонне развитого человека с широкими гуманитарными интересами и с гражданской позицией – ушли на второй план.
Сейчас многие говорят о «катастрофе» в высшей школе. На мой взгляд, это, конечно, не катастрофа, а «планомерная» деградация. И началась она давно: качество и общего, и высшего образования начало падать уже с 70-х гг. Причина этого была не только в общем нарастании кризиса советской общественной модели. Это и не слишком продуманное введение обязательного среднего образования в начале 70-х, что сразу снизило требовательность к качеству знаний. И снижение престижности интеллектуального труда из-за падения относительного уровня его оплаты, в том числе из-за нарастания дефицита претендентов на рабочие профессии.
Деградация ускорилась, когда на рубеже 90-х перед вузами и преподавателями встал вопрос выживания: государство сняло с себя большую часть обязательств перед обществом по поддержанию высшей школы. С этого момента снижение качества образования пошло ускоренными темпами. А возникновение множества платных «академий при техникумах» лишь подчеркивало общий цинизм ситуации.
Однако наиболее катастрофическим последствием снижения бюджетного финансирования стали изменения, не дай Бог, если необратимые, преподавательского корпуса. Кто сегодня учит студентов? Это в большинстве те, кто начал преподавать еще в советское время. Людей среднего возраста мало, а те, кто приходят после аспирантуры, чаще всего надолго не задерживаются. При этом заметно падает общий уровень преподавания: с возрастом человек менее склонен обновлять свой курс, следить за новинками, преподаватели старших возрастов в большинстве слабее владеют языками и пр. Поэтому без повышения зарплаты до достойного уровня проблему «вымирания» кадров высшей школы не решить.
Еще одна проблема, прямо связанная с качеством обучения – доступность информации. Известно, что у большинства вузов, особенно в провинции, нет средств на закупку современной литературы. Подписка на электронные библиотеки и базы данных тоже дорогая, и ее могут себе позволить лишь богатые университеты. Если бы Минобрнауки хотя бы чуть-чуть представляло себе, как должна быть организована высшая школа, оно в первую очередь занялось бы решением проблемы доступности информации и выбивало бы на это целевое финансирование. Однако наши отраслевые министерства, похоже, никогда не отстаивают интересы отрасли перед Минфином. Они «отстаивают» интересы Минфина в «оптимизации расходования бюджетных средств» (в переводе на человеческий – в урезании).
В этих условиях у вузовского сообщества остается последний шанс: низовая самоорганизация и последующая попытка сообща добиваться у государства необходимых для высшей школы преобразований, привлекая в их поддержку общество.
Однако в смысле потенциала самоорганизации преподавательское сообщество не лучше (хотя и не хуже) общества в целом. К тому же у нас бюджетники – едва ли не самая забитая и послушная часть работников. А вузовские преподаватели, к тому же, раз в 3-5 лет проходят конкурс (а сейчас всё чаще говорят о переходе на годичные контракты и даже гражданско-правовые договоры). И неугодного могут элементарно не аттестовать, не пропустить по конкурсу или вовсе на него не допустить, поскольку ученый совет подбирается ректором, у которого абсолютная власть.
Поэтому, наблюдая, как идет формирование профсоюза «Университетская солидарность» (его учредительная конференция состоялась только что, 27 апреля), я вижу, что этой деятельностью занимаются преимущественно те преподаватели, которые уверены в своих профессиональных качествах и не боятся за свое место. Кроме того, сама специфика сферы образования требует довольно специфического профсоюза, который будет не только отстаивать социально-экономические права, но и выдвигать некоторую политическую программу. То есть он должен стать организацией, схожей с «профессионально-политическими союзами» времен Первой русской революции.
Профсоюз, прежде всего, решает внутривузовские проблемы. Это, в первую очередь, прозрачность в распределении средств и в системе оплаты труда – чтобы было понятно, кому, сколько и за что платят. У нас же зарплата часто объявляется (абсолютно незаконно, кстати) «коммерческой тайной». Это и введение предельного уровня зарплаты руководителей по отношению к зарплате преподавателей. От ректоров ВУЗов можно также требовать более равномерного распределения преподавательской нагрузки, изменения её структуры для развития индивидуальных форм работы со студентами и пр.
В плане требований к Минобрнауки и Правительству в целом – это решение вопроса о радикальном повышении бюджетного финансирования высшего образования. А также пересмотр ряда нормативно-правовых актов, в том числе отмена постановления 2008 года о «новой системе оплаты труда» в бюджетных отраслях. Последняя сильно подрывает солидарность внутри сообщества и одновременно отдает работника «на откуп» начальству, которое единолично определяет величину надбавок. При этом базовая ставка преподавателя должна быть достаточна для нормальной жизни. И когда нам обещают, что в будущем зарплата преподавателя будет в два раза выше, чем средняя зарплата по региону, надо понимать, что речь должна идти именно о базовой ставке. Потому что когда говорят о «зарплате вообще», то на самом деле суммируют и гранты, и премии, и работу на полторы ставки и т.д.
Профсоюз преподавателей должен пытаться каким-то образом влиять и на этику взаимоотношений внутри сообщества, хотя не очень понятно, как это делать. К сожалению, определенная часть преподавательского корпуса коррумпирована, и это больная проблема, которую надо как-то решать. Ведь тот, кто проставляет оценки за деньги, дискредитирует этим все наше профессиональное сообщество, провоцирует в нем взаимное недоверие, разрушает профессиональную этику и солидарность. То же самое делает преподаватель, который готов на продажу писать курсовую, диплом или диссертацию. И профсоюз, конечно же, заинтересован в нравственном оздоровлении всего профессорско-преподавательского состава. Но это уже вопрос другого порядка.
Павел Кудюкин, доцент кафедры теории и практики государственного управления НИУ ВШЭ, сопредседатель Центрального совета профсоюза «Университетская солидарность». Автор: Павел Кудюкин
|
