Фото: Алексей Майшев

Профсоюзного Нобеля — Международную премию имени Артура Свенссона — получил в этом году наш соотечественник Валентин Урусов, рабочий из Якутии, бросивший вызов корпорации «Алроса». Еще несколько месяцев назад он сидел в колонии, будучи осужден по весьма сомнительному делу, наглядно демонстрирующему особенности взаимоотношений наемного труда, капитала и правоохранительных органов в современной России.

На церемонию вручения премии в Осло Урусов не попал. Только в марте он вышел из колонии, где провел больше четырех лет. Оставшуюся часть срока ему заменили на «исправительные работы». До конца 2013 года он будет выплачивать часть своей зарплаты в виде штрафов, а выезд из страны ему закрыт. Освобождению предшествовало обращение Международной организации труда (МОТ) к российским властям с требованием освободить Урусова, которое  поддержал и президентский Совет по правам человека.

«Дело Урусова» с самого начала выглядело предельно подозрительно, скандально и некрасиво. «Русский репортер» провел собственное расследование этого «дела», поговорил с его участниками и фигурантами, навестил Урусова в ФБУ ИК-3 по Республике Якутия и пришел к выводу, что уголовное дело с огромной долей вероятности было сфальсифицировано. Причем самым грубым образом.

В 2008 году Урусов, тогда рабочий алмазного прииска компании «Алроса» в якутском городе Удачный, организовал акцию протеста и голодовку, едва не парализовав работу на кимберлитовой трубке, к слову, крупнейшей в России.

Спустя несколько дней он «по неожиданному совпадению» был арестован лично местным боссом наркополиции Сергеем Рудовым с группой подчиненных, проделавших для этого на двух машинах путь почти в шесть сотен километров. Арест больше напоминал похищение: Урусова скрутили на выходе из дома, избили, угрожали убийством, стреляли над головой. Позже прямо на дорожной развилке в глухой тайге у активиста нашли наркотики. Понятыми выступили с­отрудники службы безопасности «Алросы», тоже «совершенно не­ожиданно»  оказавшиеся в тайге.

Сам Рудов был впоследствии осужден за получение от «Алросы» 2,5 миллиона рублей посредством «подлога» и «превышения служебных полномочий». По имеющийся информации, следователь, занимавшийся его делом, располагал доказательствами связи между получением этих денег и «арестом» Урусова. В судебном решении эти факты, однако, о­тражения не нашли.

Валентин, как собираешься распорядиться премией? Ее д­енежная составляющая — это порядка 65 тысяч евро.

Я решил потратить ее на поддержку товарищей по профдвижению, которые подвергаются давлению за свою деятельность. Это совсем не редкость. На многих предприятиях работники, которые хотят по-настоящему о­тстаивать свои права, подвергаются жесткому давлению со стороны работодателей, нечестных чиновников и сотрудников силовых структур. Один из недавних примеров — возбуждение сразу нескольких уголовных дел против лидера профсоюзной организации докеров Восточного порта Леонида Тихонова. Вместе с коллегами из Конфедерации труда России мы ведем работу по созданию Фонда профсоюзной солидарности. Туда и пойдут эти деньги.

Не жалеешь, что ввязался в эту историю? Потерял четыре года жизни, приобрел могущественных врагов.

Конечно, нет! Наоборот. Их реакция — «Алросы», ФСКН и республиканского руководства — меня только убедила, что я все правильно сделал. А потом, я не только врагов приобрел, но и множество друзей. Никогда не думал, что стольким людям будет небезразлична моя судьба. И в России, и в мире. Чем дольше я сидел, тем больше узнавал о различных акциях в мою поддержку. В Швеции, Германии, США, Польше и других странах проводились митинги и пикеты. Во Франции собирали денежные средства на помощь моей матери, которая была вынуждена у­ехать из Якутии. Письма в мою поддержку писали актриса М­арина Влади, историк Жан-Жак Мари, многие другие замечательные люди.

Вообще, считаю, что просто был в отпуске, а теперь вернулся. «Алроса» отправила меня в отпуск на 50 месяцев. Единственное, что они мне отпускных не дали. И ладно! А теперь меня вызвали с отпуска обратно, и я опять приступил к работе.

Собираешься продолжить работу в Якутии или в Москве?

К сожалению, в Якутии мне работать не дадут. Там нашу профсоюзную ячейку, грубо говоря, закатали в асфальт. Профсоюз разгромили полностью, зачистили под ноль. Руководство «Алросы» уволило с работы всех, кто вместе со мной начинал профсоюзную деятельность. В Якутии они попали в черные списки. Только совсем недавно последний из них устроился на работу. Я вздохнул с облегчением. Очень переживал по этому поводу.

Мы тогда не успели укрепиться, создать мощный костяк, который бы продолжал борьбу, несмотря ни на что. На начальном этапе нас было всего 62 человека. На втором этапе, когда мы организовали открытое собрание на центральной площади города, к профсоюзу присоединились больше тысячи человек. Притом что все население Удачного — чуть больше десяти т­ысяч. Но наш протест был во многом стихийным. Не было опыта, поэтому нас и разгромили.

Что все-таки побудило тебя создать профсоюз? Неужели только отсутствие платы за переработки?

Невыплаты за переработки стали последней каплей. И объявили нам об этом как каким-то холопам. Не будем платить — и все! Хотя по закону выплаты положены. А так и уровень зарплаты был очень низкий. Условия труда были да и остаются невероятно тяжелыми. Температура воздуха в карьерах доходит до минус 72. Большегрузная техника не всегда выдерживала. У грузовиков лопались рамы от такого мороза. Тяжелая вода, содержащая всю таблицу Менделеева, загазованность… Даже год работы в карьере уже наносит непоправимый урон здоровью.

Дальше техника безопасности. Там, где я работал, в подрядной организации «Алросы», оборудование по-хорошему должны были списать еще лет двадцать н­азад. Как результат — постоянные аварии. Последняя была в августе 2012 года, когда погибли два человека. Конечно, смертельные случаи тяжело замолчать. А переломы, травмы разные — их никто не считал.

Наркотики тебе подбросили?

Да, когда скрутили и везли в машине. И специально прикладывали к ладоням гашишное масло, чтобы обнаружить следы наркотиков после смывов. 

Но ведь и в крови у тебя обнаружили морфин…

Когда я находился в здании УФСКН, меня двое суток вообще не кормили. Потом вывели на допрос. Когда вернулся в камеру, там стояло картофельное пюре в пластиковом стакане, уже разведенное и с ложкой. Конвоир сказал, что это мне. Я съел буквально с ноготок. Чувствую — г­оречь. Потом меня повезли на анализы, которые показали наличие наркотиков в крови. Вот и весь секрет. Я всегда говорил — и на суде, после и сейчас, — что готов пройти тест на детекторе лжи. У меня не было никаких наркотиков, я их не принимал!

Что чувствует обычный человек, не уголовник, когда попадает в заключение?

Первое время давит неопределенность, когда «катаешься»: изолятор, ИВС, этап. И не знаешь, что тебя ждет дальше. Все время разные люди, и люди д­алеко не самые простые, многие с криминальным прошлым и соответствующим поведением, повадками. Хотя хватает и незаконно осужденных, и просто оступившихся. Замкнутое пространство, теснота, стены, невозможность выйти.

Сначала монетизацию проведут, потом Трудовой кодекс подрихтуют, потом еще что-нибудь. Потихонечку будут закручивать гайки. Когда потихоньку, постепенно — ч­еловек привыкает. В итоге он оказывается рабом, но уже и сам привык к этой мысли.

Наверное, к этому можно привыкнуть, если у тебя вторая или третья ходка или срок десять-пятнадцать лет. А вот так, первый раз когда, тем более если ты еще к этому не готов и закон не нарушал, а тебя все равно осудили, с этим сложно смириться чисто психологически. Много правил, так сказать, неписаных, нормальному человеку совершенно чуждых. Нормальной еды нет. Баланду лагерную я не ел, только хлеб с водой, чай. С опущенными не здоровайся, с пола не поднимай, что упало, ну и так далее. За все поступки надо, как на жаргоне говорят, объясняться.

А как заключенные относились к твоей профсоюзной д­еятельности?

Те, что постарше, скорее, с пониманием. Они в какой-то степени сочувствовали, говорили: «Сидишь за порядочность». Молодым по большей части на все б­ыло плевать. А потом, в лагере ведь все говорят, что сидят ни за что. И в этом смысле доверия ни к кому нет. Сначала и мне не верили. Потом видят, что я не уголовник. Не наркоман. Если бы я на воле употреблял наркотики, что мне мешало бы употреблять их там по большому счету? А я там даже курить бросил.

На зоне употребляют нарко­тики?

Ну да! Это в принципе в любой колонии есть — где-то меньше, где-то, может, больше, но присутствует, хочешь не хочешь. Это факт, и все об этом прекрасно знают.

И каким образом наркотики попадают в колонию?

Как и все формально запрещенные вещи. Где-то сотрудники проносят, где с передачами, ­иногда просто перебросом через забор. Есть негласный запрет со стороны самих авторитетов на тяжелые наркотики, на героин. А легкие — гашиш, анаша, от которых голову не сносит, — как бы и разрешены. Хотя всякое бывает.

Конфликты в колонии у тебя случались?

Как раз из-за наркотиков… В Удачном, да и вообще в Якутии, это серьезная проблема. И мы с товарищами, когда еще совсем молодыми были, где-то в 2000 году, организовали такое движение спортивное — «Север». Ездили по городу, отслеживали точки сбыта наркотиков, не давали наркоманам отовариваться героином, ловили продавцов. В колонии об этом узнали, ну и зеки начали мне претензии предъявлять, что я занимался как бы мусорской, ментовской работой. Вроде «не по понятиям». Причем, как я понял, наезд на меня был по звонку со свободы. Мне потом об этом говорили. Я отвечал: «Никакая это не ментовская работа. Не должны наши дети на наркотиках сидеть». Они успокоились. Потом опять. Таких попыток было еще несколько. Но постепенно все утряслось…

Тюрьма и зона — это места, где не с самым большим пиететом относятся к правам человека. Пробовал бороться или бессмысленно?

В СИЗО условия хуже, чем в колонии. У нас в камере площадью двадцать метров сидели сорок человек и было только двенадцать коек. Спали по очереди в три смены. Прошел месяц, ­полтора… Мы вышли во время обхода и отказались возвращаться, пока нормальных условий не будет. Кого-то избили, на других собак спустили, но все-таки требования наши выполнили и по разным камерам нас раскидали, где было получше.

Я знаю, что в СИЗО ты пересекался с Рудовым, подполковником ФСКН, который тебя «закрывал». Можешь об этой встрече рассказать?

У Рудова репутация была к тому времени очень нехорошая, даже среди своих. Он как раз проходил по делу о получении этих д­енег от «Алросы». В камере сидел с БС (бывшими сотрудниками правоохранительных органов. — «РР»). Сокамерники мне предложили: «Давай его прессанем, накажем гада». Честно скажу, некоторое время колебался. Но не стал брать грех на душу. Отказался. И хорошо, потому что он свое все равно получил: через два дня бывшие сотрудники н­апились и сильно избили Рудова, два ребра и руку сломали.

Валентин, почему у нас в России так плохо с профсоюзным движением? Было буквально несколько удачных или не очень удачных забастовок: на «Форде», ваша акция — и, пожалуй, все.

Я-то не считаю, что все уж очень плохо. Просто у нас довольно медленно реальные, а не липовые профсоюзы становятся на н­оги, но процесс запущен и будет нарастать. Есть Конфедерация труда России, есть «Защита». Беда в том, что, для того чтобы выводить на уличные акции миллионы людей, как это делают профсоюзы в Европе, Азии, Латинской Америке, в обществе должно быть чувство… сплоченности, солидарности, ощущение каких-то общих интересов. У нас этого нет.

А почему чувства солидарности нет? Ведь говорят, что Россия исторически страна как раз с развитыми коллективистскими ценностями.

С 91-го года и даже раньше, с перестройки, наверное, нам навязывали идею о том, что каждый должен быть сам за себя. Проявляй инициативу, работай лучше — и все будет хорошо. Причем нас убеждали, что именно такая схема работает «в цивилизованном мире». А там сейчас как раз этих коллективистских ценностей поболе, чем у нас. Посмотри на французские профсоюзы или итальянские.

С другой стороны, в советские времена реальных профсоюзов тоже ведь не было. А профсоюзы настоящие — это всегда, так или иначе, борьба за свои права. В суде, на переговорах, на пикете или на митинге. Вот  когда н­аложилось двадцать лет индивидуализма дикого на семьдесят лет отсутствия борьбы, то и получилось то, что получилось.

Алексей Этманов, который ­организовывал громкие забастовки на «Форде», мне говорил, что для того, чтобы люди осознали свои общие интересы, нужно отменить все существующие социальные и трудовые гарантии. Вот тогда будет стерильное противостояние труда и капитала. Как относишься к этой идее?

Я с ним абсолютно согласен. ­Если власть эти гарантии отменит, то спровоцирует просто лавинный рост рабочего движения. Но власть на это никогда не пойдет. Там все-таки неглупые люди сидят. Да, они будут все эти гарантии отменять, чтобы экономить, убирать издержки, тем более если с экономикой будут сложности, но не резко, а постепенно. Сначала монетизацию проведут, потом Трудовой кодекс подрихтуют, п­отом еще что-нибудь. Потихонечку будут закручивать гайки. Когда потихоньку, постепенно — ч­еловек привыкает. В итоге он оказывается рабом, но уже и сам привык к этой мысли.

Официозная Федерация независимых профсоюзов России (ФНПР) что-то полезное делает, на твой взгляд?

Там есть боевые ячейки на низовом уровне, возможно. Но для меня ФНПР слишком уж ассоциируется с «Профалмазом», карманным профсоюзом «Алросы», который во время нашей маленькой войны в Удачном выступил на стороне работодателя. Для н­астоящего профсоюза это просто аномально.

А в политике профсоюзы должны участвовать? Многие проф­­лидеры старательно декларируют аполитичность.

Глупо совсем отмахиваться от политики. Или ты ей занимаешься — или она тобой. Но пока независимое профсоюзное движение в России крайне слабо, совершенно неправильно включать его в активную политическую борьбу. Оно будет смято или уничтожено. Либо, в лучшем случае, кто-то использует его в своих интересах.

Валентин, ты на свободе, но не оправдан. Намерен ли ты добиваться своей реабили­тации?

Сейчас мои товарищи в Якутии подали заявление о возбуждении уголовного дела по факту незаконного ареста, когда меня фактически похитили. Никто мне удостоверений тогда  не предъявлял и так далее. Там была масса процессуальных нарушений. Но если получится за эту ниточку зацепиться, мы сможем попробовать доказать незаконность всего моего «дела». А там — кто знает… Мстить никому не хочу, но за свое честное имя буду бороться. Автор: Андрей Веселов

|	Источник: Русский репортёр

к началу статьи		прямая речь		версия для печати
добавить статью		свободу валентину урусову!		архив