|
 |
| Уличные акции, запланированные под громким названием «Всероссийский день гнева» на 25 октября, оказались неудачными повсюду |
|
15 ноября группа левых организаций провела в Москве митинг солидарности с трудящимися, страдающими от кризиса. Одним из поводов было два нападения в Петербурге на профсоюзного лидера Алексея Этманова.
Второе покушение, кстати, произошло 14 ноября и кончилось плачевно для нападавшего: рабочие, сопровождавшие председателя профкома до подъезда, скрутили киллера-неудачника и сдали в милицию. А уже на следующий день Этманов был в столице, но на митинг, проводившийся в его честь, не пришел - у него было более важное дело: Всероссийская конфедерация труда проводила вместе с Фондом Розы Люксембург семинар, посвященный борьбе профсоюзов в условиях кризиса, а затем начинался съезд ВКТ.
Поразительно, однако, что активисты левого движения, очень озабоченные судьбой трудящихся, не удосужились даже выяснить, чем занимается в день, отведенный для митинга, самая боевая и эффективная организация этих самых трудящихся! Впрочем, акция 15 ноября ещё выглядела неплохо на фоне «Дня гнева», который проводился за три недели до того...
«Политизированной публике свойственно воображать, будто её настроения, страхи и надежды разделяются большинством окружающих». Вообще, когда заранее назначают «День гнева», можно с уверенностью предсказывать, что ничего путного из такого начинания не выйдет, разве что получится орвелловская «пятиминутка ненависти». Уличные акции, запланированные под громким названием «Всероссийский день гнева» на 25 октября, оказались неудачными повсюду, кроме Ижевска и Барнаула, где местные активисты просто приурочили собственную кампанию протеста к общероссийской дате.
Столь явный и повсеместный провал кампании, на первый взгляд, выглядит странно. На дворе экономический кризис, недовольство растет, чтобы обнаружить это, не нужно проводить сложные социологические исследования, достаточно поговорить с соседями по подъезду. Организаторы акций протеста ожидали массового притока новых участников, а в результате на митинги вышло значительно меньше людей, чем обычно.
Неудача «Дня гнева» вызвала оживленную дискуссию в Интернете, на оппозиционных и особенно левых сайтах. Можно сослаться на очень подробную и добросовестную статью Ильи Будрайтскиса, где систематически проанализированы все ошибки, сделанные организаторами протеста. В конце концов, объединение, в котором ультра-либералы смыкаются с жесткими сталинистами, а националисты-антисемиты – с защитниками Ходорковского, заведомо не может быть ни жизнеспособным, ни привлекательным. «День гнева» показал, что уличный потенциал подобной оппозиции уже не равен нулю – он имеет отрицательное значение: всякий выход на улицу в таком составе и под такими лозунгами наносит делу оппозиции тяжелейший урон.
Однако по-настоящему интересно в нынешней ситуации изучать не оппозицию и даже не власть, а само общество, о котором все участники политического процесса имеют, похоже, весьма смутное представление.
Политизированной публике свойственно воображать, будто её настроения, страхи и надежды разделяются большинством окружающих. Если оппозиционер испытывает острое раздражение при просмотре телевизионных новостей, то он убежден, что подобные чувства испытывает и остальная аудитория. Если его достала кремлевская бюрократия, то он убежден, что при общении с властью все прочие жители страны испытывают точно такие же эмоции. Напротив, чиновник администрации, удовлетворенный тем, как идут его дела, уверен, что точно такое же глубокое удовлетворение испытывает и девять десятых жителей нашего Отечества. А очередной телевизионный репортаж с какого-либо парадного заседания люди смотрят не отрываясь, как мистический триллер.
Увы, большинство «обычных людей» не испытывают ни тех, ни других чувств. Они вообще не смотрят телевизионные новости, но даже когда смотрят их, не всегда улавливают содержание.
Разумеется, экономический кризис отнюдь не поднимает настроение граждан. Но предполагать прямую связь между экономическими неурядицами и готовностью к политическому действию было бы в высшей степени наивно. Население, как в России, так и в других странах с рыночной экономикой, отнюдь не склонно винить в кризисе правительство, и это вполне логично. Другое дело, что люди ждут от правительства помощи, антикризисных мер, поддержки. Если власть бездействует или творит очевидные глупости, если выясняется, что принятые правительством меры не дают эффекта, если обнаруживается, что чиновники помогают только своим друзьям и крупным корпорациям, оставляя «маленького человека» на произвол судьбы, тогда недовольство начинает приобретать политический характер. Однако для этого требуется время. Посмотрим на историю Великой депрессии: массовые политизированные выступления протеста в США имели место не в 1929 году и даже не в 1930-м. По-настоящему политическая обстановка обострилась только в 1931–32 годах. То же можно сказать и про Германию, и про Францию. Следуя этой логике, можно предположить, что кризис окажет серьезное влияние на политическую обстановку только в том случае, если продлится до 2010-11 годов.
Однако в действительности всё не так просто. Ведь кризис воздействует не только на низы, но и на верхи общества. И нередко противоречия внутри верхов начинают обостряться куда раньше, чем конфликт между верхами и низами. Различия интересов внутри элиты существовали всегда, но главным политическим достижением 2000-х годов было то, что эти разногласия почти никогда не доходили до прямого конфликта – если не считать крайних случаев, вроде дела «Юкоса», когда одна из олигархических групп противопоставила себя не только Кремлю, но и всей остальной элите вместе взятой. Вопрос в том, удастся ли поддерживать подобное равновесие в условиях кризиса?
Когда министр финансов заявляет, что сможет выплачивать пенсии и зарплаты бюджетникам даже в том случае, если цены на нефть упадут вдвое по сравнению с заложенными в бюджете, то возникает желание спросить: а что если выбор будет стоять между бюджетниками и банками? Как будет вести себя Министерство финансов, когда станет ясно, что значительной части банков предстоит разорение? И главное, почему в бюджет заложена изначально нереалистическая цена на нефть, которая была существенно завышена не только по отношению к прогнозам аналитиков, но даже по отношению к реальной ситуации на рынке в момент думского голосования?
Ответы на эти вопросы сводятся к простой формуле: чиновники не хотят принимать трудных решений. Они уклоняются от них, избегают действительного выбора, пытаются заговорить рынок и друг друга абстрактными обещаниями, которые всё равно не будут выполнены. Увы, чем больше в правительстве оттягивают момент выбора, чем больше там стараются угодить всем сразу, тем более жестким и неприятным окажется момент, когда придется делать окончательный выбор. И здесь конфликт неизбежен.
С точки зрения оппозиционных мыслителей, конфликты внутри власти не имеют ни интереса, ни значения, но с позиций реальной жизни в сегодняшней России именно это – единственно реальные политические конфликты, которые только и заслуживают внимания.
Мировосприятие чиновника подвержено тем же самым влияниям, что и сознание любого другого человека. Если сегодня бюрократ убежден, что в стране всё хорошо, поскольку у него в ведомстве полный порядок, то завтра он будет думать, будто страна на грани революции только потому, что возникнут скандалы в его собственном министерстве. Растерянность, неадекватное поведение чиновников и межведомственные конфликты в условиях кризиса могут оказаться куда более мощным дестабилизирующим фактором, чем протесты оппозиции и даже социальное недовольство. Мы уже могли отчасти наблюдать подобное в позднем СССР, в годы «перестройки». Сегодня никто перестройку провозглашать не собирается, но это ещё не гарантия от бюрократических конфликтов.
В ситуации кризиса общество ждет от власти поддержки и эффективности, а власть от общества – лояльности и терпения. Граждане свою часть социального контракта пока что готовы выполнить. Они не настроены сегодня ни бунтовать, ни даже чего-то требовать. Вопрос в том, выполнит ли власть собственные обещания, будет ли она соответствовать ожиданиям общества и своим собственным. И главное – сохранит ли она внутреннее равновесие в тот момент, когда нефтяные цены упадут ниже $40 за баррель, а толпы ведомственных лоббистов кинутся рвать остатки бывшего Стабилизационного фонда.
Это и будет настоящим испытанием на прочность для современного российского государства. Автор: Кагарлицкий Борис
|
